Метро или все началось с «Високосного лета»

(глава из книги «Слезай с моего облака»)

Не горели бы торфяники тем летом под Москвой - не было бы меня такой, какая я есть сегодня. Для кого-то - культовая металлическая тетушка, для кого-то говнопопсовая одиозная троекратная стерва, заплутавшая в первородном хиппизме. Не проберись я обманом в 1972 году в архив Госфильмофонда в Белых Столбах, не посмотри там черно-белую копию "Беспечного Ездока" в компании с узбекскими режиссерами - опять же не было бы меня такой, какая я сегодня... Не познакомься я случайно с Александром Кутиковым (не помню, где, надо бы уточнить), и не приведи он меня в группу "Високосное Лето" - не было бы "Реквиема Землянике, Растоптанной в Августе", перелившегося чуть позже забродившим ягодным соком в "Реквием Памяти Джона Леннона", не было бы несколькими годами позже того самого "Круга", который кто только не замыкал-размыкал, кто только не начищал до блеска, да к которому кто только языком в мороз не прилипал!

Метро. Лучшее время суток люди проводят под землей. Видимо, привыкают к той атмосфере, которая ждет каждого человека в самом конце пожарной лестницы жизни. Возможно, там, где поверхность украшена разнофасонными крестами и истоптана матерыми кладбищенскими кобелями, внизу даже есть пересадка со станции на станцию. Например с "Тренировочной Вечности" на "Вечность Абсолютную". Но, по системе сугубо внутренней связи, возможные эскалаторы наверх Великий Распорядитель приказывает включать только на Хэлловин.

Частенько, покачиваясь на сиденье московского метро, я украдкой разглядываю сидящих передо мной женщин - в норковых шапках, в добротных пальто с воротниками из того же многострадального зверька. На дамах так много золота, что я с трудом сдерживаюсь, чтобы не осведомиться тоном толстяка Карлсона: "Мадам, а не расположен ли случайно на Вашем частном огороде частный Клондайк?". Женщина лет тридцати - дочь, точная копия своей матери, даже химическая завивка сделана одним мастером, а внучка матери этой дочери (дочь дочери этой матери) - трогательный слепок со своей матушки (или бабушки?). Я представляю, как при таинственном слове "Клондайк" у почтенной матери стандартного семейства вытягивается лицо, по лбу идет зыбью целое Охотское море - происходит мучительная работа мысли по выковыриванию джеклондоновской заснеженной равнины из порабощенного соусом "Анкл Бене" и памперсами сознания. На какую-то долю секунды мне кажется, что диверсия против кухонного истеблишмента успешно завершена и исполняющий обязанности президента страны даже обещает замочить меня в сортире за преступление против основной ячейки государства, - яркая искра вспыхивает в глазах метроженщины, выцветших от созерцания отбеливающей всю жизнь одну и ту же мужнину рубашку тети Аси. Неужели FLASH BACK?! Неужели я победила?!. Если бы...

Метро. Залетные воробьи, ставшие подземными экс-надземные дворняжки, бесплатно катающие свои хвосты по кольцевой, разнокалиберное ларечное бабье... Вьетнамцы, торгующие дешевыми египетскими кошельками и не помнящие трогательного дядюшку Хо. Липа кавказской национальности, настороженно зыркаюшие по сторонам в ожидании проявления столичной несправедливости. Все как один красавцы... Потом, при очередной попытке пропитать землю красной жидкостью под названием "sangre" - "кровь" (по-испански звучит действительно кроваво и провокационно), кто-то из них будет лежать, босой, со щетиной на посиневшем лице, повернутом к центру неба-­шатра Аллаха...

Метро. Но не мюзикл "METRO". Будни, В рюкзаке одиноко болтается компакт "IRON BUTTERFLY", музыка группы моей бестолковой, но отдающей виноградом и одуванчиками, юности. И зачем мою щеку тогда оцарапало это железное насекомое? В ранку попал яд "сан-францисского", придуманного нами, безумия, и в генной системе произошел чудовищный сбой...

У сидящего рядом со мной бомжеватого на вид дядьки - консервы "Вискас" для кота Бориса и свернутый в трубочку церковный календарь в прозрачном пакете...

Чем чаще я езжу в метро, тем сильнее мне хочется стать вот такой норкозолоченой теткой, с ее предопределенностью во всем: от унитаза до катафалка. Или дядькой с печально отсутствующим передним зубом. На городской свалке, откуда родом этот дядька, летают, словно голуби, белые бумажки, бомжи заваривают чифирь, у этих людей своя любовь в картонных домишках и своя ненависть у колоды для рубки дров.... Что им алоэ, точно ртуть, или громко, напоказ, матерящиеся девицы из модного для якобы продвинутой молодежи журнала... Стоп! У таких девчонок во вторник-среду, после очередного выплеска матерщины, вырастут рога. Не сказочные рожки с золотым ободком, как у эсмеральдиной козочки из "Собора Парижской Богоматери", а здоровенные, покрытые паутиной и мхом-лишайником рожища... Рахитичные лобики с такими мощными лесными украшениями будут перевешивать пока еще не умудренные целлюлитом девичьи задницы, и выпендривающиеся девицы будут то и дело шмякаться припудренными мордочками об асфальт. Дальше - больше! (Я даже начинаю ерзать на кожаном сиденье от нетерпения - побыстрей закрыть глаза и все увидеть! Дядька боязливо отъезжает от меня сантиметров на десять, решив, что соседка у него - блохастая метростопщииа, а норковая мама-бабушка начинает громко выговаривать норковой внучке-дочке за то, что "у тебя в попке - шило, а может, и того хуже - глистов набралась от папкиного барбоса...".)

Воображаемое антиматерное ороговение населения начинается с Пушкинской площади, с легендарной Пушки, где в далекие советские времена нами было выпито море портвейна и можайского молока. Мощные отростки вырастают на лбу даже у тех, кто произносит вроде бы невинное слово "Блин!". Рогатых все больше и больше.., Люди в авто вынуждены высовывать головы в открытые окна - архитектурные излишества портят обшивку салона машин и вот-вот проломят крышу.

Паника начинается не сразу. Первой хватается за измененную модификацию лба богема как самая чувствительная часть любого общества. Падают на поя театров хрупкие балерины, успев произнести только "бл...", рок-музыканты на репетициях недоуменно смотрят друг на друга, и с их щек совершенно исчезают все оттенки жизни, а их суеверный нежный плач о рогульках-вешалках не может воспроизвести даже гитара дядьки Харрисона. Девчонки, таскающиеся от безделья за своими рок-кумиренками, сначала пытаются удалить наросты при помощи пилки для ногтей, потом переходят на ножовки. "Не-е, от гонореи такого не бывает!" - говорит одна. "X... знает, что такое, - хнычет другая, - вроде при сифилисе все, наоборот, отваливается, а не растет!" В задумчивом одиноком панке просыпается историческая память: сладострастно мыча, он чешет ненаучным образом приобретенную красоту короля леса о фонарный столб за спиной угрюмого Гоголя...

Количество рогатых растет с катастрофической скоростью, в небывалой геометрической прогрессии. И вот уже они задевают друг друга, входят в мертвую сцепку. Движение транспорта прекращается. Матерящиеся граждане цепляют друг друга ветвистыми тяжелыми рогами, образуя над территорией РФ трудно проходимый для солнечного света замшелый резной каркас. Совершенно непонятный и загадочный для инопланетян, глядящих на Землю из Космоса...

Апокалиптическую картину ороговения большей части населения моей нецензурно клокочущей Родины венчает появление у Елисеевского магазина гения баритонального тенора Градского. Александра Борисовича: самого лучшего рок-певца, рок-композитора, рок-поэта, рок-журналиста, рок-аранжировщика, рок-продюсера, рок-звукорежиссера, просто режиссера, рок-мыслителя, рок-юриста, рок-художника, рок-хормейстера, рок-трибуна, рок-визажиста, рок-печника, рок-пекаря, рок-газонокосильшика, рок-водопроводчика и строителя мифической усадьбы в Алабино. Он всегда был настолько виртуозен в матерных руладах, что Великий Распорядитель, копившийся на мою милую шутку "будешь такие слова говорить - рога к утру вырастут", превратил маэстро в весьма упитанного никем доселе не виданного ЕДИНОРОГА, не совсем, правда, белого Градский переливался перламутром... Нарост на его гениальном лбу, который мне очень неудобно называть "рогом", лихо закручен по часовой стрелке и являет собой некое подобие уникальной раковины из глубин Карибского моря (представляю, как Борисыч в гневе начинает подпускать из ноздрей дымку, как до невозможности таращит свои зеленовато-болотноватые глаза и обрушивает на меня всю громаду наработанного, услышанного, домысленного, взлелеянного).

Метро. Разочарование. В вагон вошел конопатый шкет, сказал другому конопатому шкету "Блин" - а рожки-то и не выросли. В силу принципа справедливости переплавляю Единорога обратно в маэстро Градского и отправляю его вылеживать свои нетленки на антикварный кожаный диван... Неожиданно в нос ударяет коварный запах хорошо забытого прошлого - аромат братания океанского прилива у гаванской набережной Малекон с дешевым кубинским табаком, так напоминающим плохо просушенное сено. И вагон московского метро пулей вылетает из мрачного тоннеля на водный серый простор с белыми барашками, пьяные советские моряки материализуются у двери с гестаповской надписью "Не прислоняться!" и начинают раскачивать хлипкое сооружение, глупо ухмыляясь и потрясая в воздухе бутылками "Столичной"... Сквозь эту закрытую дверь просачивается длинноволосый и усатый Кутиков, такой, какой он был целую жизнь назад - в полосатых клешах и широкополой шляпе, усаживается напротив меня и разворачивает белое банное полотенце с надписью "Даешь Високосное Лето!". Кутиков еще не так похож на уставшего от жизни Эрика Клэптона, помнит номер моего телефона, любит жевать на кухне белый хлеб с кабачковой икрой, и до исторического "Поворота" пока еще далековато...

..."К.К.К." - Куба, Кутиков, кабачки...

Из песни "Размышление", первой, написанной для группы "Високосное лето", запомнился почему-то припев; "Я найду ключи к сердцу памяти/ Разбужу, качну пыльный маятник/ Цепи лет сниму с лестниц времени/ Пусть услышит мир сказанья черных солнц!". Три согласных отчаянно плохо пропевались в конце, слышалось "сказанье черных сов", а иногда и вовсе - "сказанье черных со". Но мороз по коже почему-то пробегал... И пыльный маятник до сих пор не может успокоиться.

"Похититель Снов" появился именно в Гаване, впрочем как и "Лавка Чудес". Магнитофона тогда у меня не было, а так называемую "рыбу" Крис Кельми изобразил трудночитаемыми закорючками на бумажке весьма сомнительной прочности. "Гениальную" мелодию високосников, засевших на базе в районе Павелецкого вокзала, из моей памяти напрочь выбила тоска по московским пельменям и сосискам, и я придумывала песни на свой гаванский страх и кубинский риск.

Бойцы славной революционной армии уже которую ночь ожидали нападения надоевших своим обнообразием американских червяков со стороны океана, бинокли сроднились с их глазницами. Я фантазировала, что великие стражи революции так и ложатся спать с приросшими к лицам биноклями - новая революционная пытка, помимо заучивания наизусть "Как закалялась сталь" Николаса Островского и поглощения подгнившего риса в пахнущих мочой революционных столовых (воду на острове то и дело отключали, и в постамериканских унитазах жилых домов, гостиниц, министерств часами лежали кучи несмываемого дерьма...).

С балкона своей комнаты отеля для иностранных специалистов я наблюдала, как напротив мучился на посту боец комитета защиты революции, в кальсонообразных белых портках и рубахе. Ему давно уже было наплевать на коварных янки, третью смену он видел себя в объятьях смуглявой сеньоры, которая, по местным правилам хорошего поведения, снимала бигуди только на ночь, ради него, любимого... Днем дамы всех возрастов рассекали раскаленную безжалостным солнцем местность, соорудив на головах бигудинные башни и покачивая аппетитными попками, затянутыми в чудовищно скроенные брюки из розового советского вельвета...

Голодный cubano никак не мог удобно пристроить свое туловище на маленьком подоконнике вечно закрытой продовольственной лавки, которую он охранял. А я любовалась величественной лунной короной. И чем дольше я смотрела на нее, тем быстрее растворялись в бархатистой темноте, наполненной шуршанием листьев банановых пальм, боец CDR (Comite de la Defensa de la Revolucion), зенитки на набережной, Антонио Масео на бронзовом бешеном коне и странный дом с балкончиками, похожими на гробы. Местные врали утверждали, что эту специфическую домину отмахал безутешный банкир, у которого сынишка утонул, купаясь в шторм у родной набережной.. 18 этажей-ярусов из гробов с нарисованными на них чайками и синими волнами. Малеконовская шизофрения, сдобренная пинтой крепкого пива "Волчья голова".

Вокруг Кафедрального собора, где покоится прах морехода Колумба, уже бродили подлунные кошки, очарованные звуками блюза, которые извлекал из расстроенного рояля такой же лунный негр, и неслышно скользил по брусчатке похититель снов, раздатчик бесплатной контрреволюционной бессонницы... Сначала мне казалось, что у него должно быть лицо того сутенера-китайца, который внезапно высунулся из ниоткуда в кромешной тьме южной ночи и, брызнув вонючей слюной, пискляво прокричал моим пьяненьким спутникам: "Мучачу хочешь?!". И заржал, обнажив безобразные беззубые десны, покрытые какими-то черными пятнами.

ПОХИТИТЕЛЬ СНОВ

(октябрь 1977 года, Гавана)

Через арку ворот ночь бродягой войдет,
Похитителя снов криком сов позовет,
Расплескает луна бледный, мертвенный свет,
Потушив быстрый танец хвостатых комет...
Забирает сны тайком,
Прячет в драный балахон,
Вместо снов вливая пустоту,
Слышит город странный смех,
Похититель снов ласкает темноту...
Он завалит всю площадь осколками сна,
Влезет в дом лилипутом с лицом старика,
Черной кошкой застынет, готовясь к прыжку,
И трусливой гадалкой нашепчет судьбу

(здесь музыка убыстрялась, Крис входил в
раж и начинал завывать, как плохо
продезинфицированное привидение).

Все боятся забыться обманчивым сном,
Страх крадется по улицам лунным дождем,
Черный карлик играет хрустальным кольцом,
Похитителя снов зазывая в ваш дом...

"Дорогая бабушка Рита! - писал Кельми 30 октября 1977 года, по гордому адресу: Республика Куба, Гавана, Посольство СССР, ГКЭС, группа МГА, после получения текста "Похитителя", - уполномочен от себя лично и всего коллектива поздравить Вас с гениальным (не боюсь повториться и быть банальным) текстом. Когда я его прочитал, перед глазами возникла картина, ни с чем не сравнимая по своей яркости и натуральности. Я увидел нечто необычное, невиданное ранее. Несущее на плече драный мешок, в котором что-то шевелится и колеблется. Дальше описывать не буду - долго, но можешь мне поверить: Я ЭТО ВИДЕЛ. Залитый бледным светом, спящий город снился мне 2 ночи... После "Лавки чудес" и "Похитителя снов" я пришел к выводу, что тебя (извини, пожалуйста) нужно держать на Кубе - стихотворения получаются более образными..."

ЛАВКА ЧУДЕС
(На продажу)

(8 октября 1977 г, Гавана)

Пусть звон часов уронит полночь -
Входи смелее в лавку чудес,
Желанья все тотчас исполнит
Хозяин лавки - юркий бес.

На продажу –
Сотни вещей.
Для продажи –
Души людей,
На продажу –
Радость и боль,
Здесь товар любой...
(бой, бой, бой)

Вот - плащ невидимка,
Вот - чей-то портрет,
Здесь купишь полмира
За горстку монет.

На продажу -
Рота солдат,
На продажу -
Сорок щенят,
На продажу -
Радость и боль,
Здесь товар любой...
(бой, бой, бой).

Ты только успей разобраться - что нужно для счастья,
Корона владыки Вселенной иль посох бродяги.
Ты только успей разобраться - кто нужен для счастья!
Исчезнет утром лавка, Исчезнет скоро лавка чудес.

Отсюда уходят с пустыми руками так часто,
От жадности все перепутав, забыв свое счастье,
Из лавки выходят с покупкой волшебной не часто,
Исчезнет утром лавка, Исчезнет скоро лавка чудес...

Белый и желтоватый мрамор памятников столичного кладбища врезался в ослепительное голубое небо Гаваны. Целый батальон недосягаемых для червей ангелов, целая дивизия истонченных печалью о Сыне мадонн. У входа продавали роскошные живые цветы - для мертвых, живым положено ставить в комнатах икебаны из цветов искусственных. Иссиня-черный негр в зеленоватом комбинезоне обнимал покосившийся фонарный столб, как-то неправильно размазывая по лииу слюнявую улыбку. Розовые губы растягивались, растягивались, и могли бы, наверное, зацепиться за горизонт, изнывающий в предвкушении шторма. Негр был под кайфом. Местная полиция ходила по средневековым улочкам, исправно задирая головы вверх, пижонские фуражки то и дело падали на заплеванные ночными сутенерами и проститутками тротуары - блюстители порядка высматривали на балконах и окнах горшки или ящики с ядреной травкой, марихуаной...

- Ох, не заглядывай туда! - кричала мне слоноподобная негритянка, складывая щепотью пальцы-сосиски. Я стояла у колючей (но цветущей) изгороди и словно завороженная не могла отвести взгляда от каменного существа с тяжелыми крыльями в нише небольшого наглухо заколоченного коттеджа... Что-то в этом недоангеле не давало мне покоя - асимметрично расположенные слепые глаза? Слегка опухшая правая щека - намек на мраморный флюс?

- Ох, не смотри сюда! Ох, не ходи ты к ним, chica! - продолжала блажить тетка. колыхаясь и вибрируя окорочками под изрядно вылинявшим желтым трикотажем. - Они пьют здесь кровь младенцев-ангелочков наших, невинных крошек, они и птицам здесь головы откручивают, в наше голодное время... Враги человеческие!

Гнездо местных вудуистов не реагировало на вопли слоноподобной сеньоры ни голосом, ни скрипом двери, Духи на время прикрыли лавочку и отказались от конфет, благовоний, крови... Только на дне давно нечищенного бассейна, на кучке сухой листвы, лежала не то веточка, смахивающая на куриную лапку, не то сама скрюченная куриная лапка...

Метро. Вдруг выстреливает забавная мысль - мне совсем не хочется выходить наверх. Не хочу видеть толстопузиков с вживленными в их уши мобильниками, не хочу видеть похожих на отмороженных рыб продавщиц в дорогих магазинах-аквариумах, не хочу видеть попрошаек - с младенцами, собаками, костылями, бельмами, чирьями, орденами, не хочу видеть убитый китчевым зверьем Манеж и удивительно холодный и неправильный Храм на месте ямы с намертво хлорированной водой. По ночам тень проклявшей это место матери-игуменьи потихоньку просачивается через стены Пушкинского в тот зал, где летают загадочные "Чайки над Темзой".

Я пересекаю перрон, сажусь в другой вагон и еду в обратную сторону. Опять навстречу запаху коктейля "Гавана Либре": в высокий стакан налейте темного рома и кока-колы, бросьте кусочек льда и ... VENCEREMOS! В музее Революции, где-то за спиной сидящего вечным каменным сиднем Хосе Марти, в банке со спиртом на всеобщее обозрение вождь кубинской революции выставил отрубленные кисти рук своего друга Че Гевары. Скрюченные пальцы. Запекшаяся кровь. Кубинские пионеры, которых подводили к банке с целью преподать урок мужества, падали в обморок.

ПЕСНЯ "ВИСОКОСНОГО ЛЕТА" О БУНТАРЕ,
КАЗНЕННОМ НА КАФЕДРАЛЬНОЙ ПЛОЩАДИ
ГЕРЦОГОМ АЛЬБА НА ПОТЕХУ ПОЧТЕННОЙ ПУБЛИКЕ

1 тема.

Солнце плавит облака,
Затянув глаза туманом, плача болью...
Пощадите бунтаря,
Дайте вновь глотнуть пьянящий воздух воли…
Вспыхнет день, и будет суд чужих людей.
Раз ступив на острый край,
Позабудь, кто был так дорог,
И судьбу не проклинай!

Слышишь? Буйствует толпа
Сотней хриплых глоток сытых - был бы повод,
Это - армия твоя,
Та, что шла в лохмотьях, знала страшный голод.
Лишь вчера ты был для них вождем вождей...
Раз ступив на острый край,
Позабудь, кто был так дорог,
И судьбу не проклинай!

Припев:

Зрелища, молитвы, хлеб,
Бой быков и бабьи сплетни - чем не рай?
Бунтовать желанья нет.
Сам учил нас: "Ближнего не обижай!".

2 тема:

Нежным вереском холмов пахнет день,
Бросьте мне на жаркий лоб просто тень,
Мне не надо милосердья орущих толп,
Я готов нести свой крест на мильон Голгоф,
Я крушил ваш мир и пел под капель,
Я дарил вам мир и весен свирель.
До конца дойти? Попробуй сумей!
Знаешь: "Дом есть дом, да куча детей!".
Пусть бунтует тот, кто нищ, разорен и бос,
А за мяса кусок готов тявкнуть каждый пес,
Бунтарям не жить на этой земле,
Ведь цена их бунта - хлеб на столе!

1 тема

Солнце плавит облака,
Затянув глаза туманом жгучей боли,
Отпевайте бунтаря,
Дав глотнуть пьянящий воздух чудной воли!
Смоет стон фантазия шальных дождей...
Раз ступив на острый край,
Позабудь о тех, кто дорог,
И судьбу не проклинай!..

Куба. Организм нехорошо потряхивает и познабливает - видать, укусил меня все-таки комар с полосатым брюшком, начинается лихорадка дэнгэ... Но до апофеоза с галлюцинациями еще часов 18. На ветвях сказочно изогнутого, незнакомого мне по шалым урокам ботаники, дерева покачивается труп молодого парня. 8:30 утра. Темпераментные водители по пояс высовываются из машин, цокают языком, женщины повизгивают в автобусах. Парень сделал петлю из собственного ремня. По радио сообщают, что "сегодня отоваривается категория "В"...". Счастливчикам выдадут очередные 4 метра розового вельвета (даже если весь дом этим вельветом забит!) и одну белую рубашку. Штанов в Гаване не выдавали уже давно - мой приятель-архитектор не мог никак жениться по этой прозаической причине. Ему стыдно было идти в загс в протертых брюках, Невеста терпеливо складывала получаемые женихом китайские рубашки и старилась.

К вечеру дэнгэ обкладывает меня со всех сторон спичками и поджигает. Небо становится похожим на слоеный пирог: первый слой темно-бирюзовый, второй - голубой, третий - розовый... Между ними - непередаваемые словами полутона. На этом необычайно психоделическом фойе вновь проступает разлапистое черное дерево, но уже без повешенного…

Мулаты и негры в смешных белых пижамах дружно приседают, встают, разводят руками влево-вправо, делают по 100 наклонов вперед. За ними наблюдают охранники с вышек - хотелось бы, чтобы это были просто переодетые медбратья. На высокой белой стене, опоясывающей закрытую для входа посторонних территорию, крупными красными буквами выведено: "Физические упражнения - верный путь к умственному выздоровлению". "Это вроде бы психушка, - сидящий рядом с шофером чернобородый Рамон подмигивает мне в зеркальце, - сотни две диссидентов в белых портках с утра до вечера делают здесь зарядку. Если откажутся - их шуганут пулеметом..." Через два года Рамон заживо сгорит, пытаясь зачем-то протереть допотопный пылесос бензином. Жена Рамона именно в этот момент решила прикурить.

Дэнгэ. Целую неделю танцую с температурой этот танец живота. Чтобы в конце концов очутиться в московской подземке, с положенным природой интервалом перевозящей меня от одного високосного лета к другому...

Маргарита Пушкина

2000
OFF-социальный сайт Маргариты Пушкиной